Обычному эгоистическому человеку долг кажется в некотором смысле каким-то внешним принуждением. Это характер поведения, определяемый гражданским законом, религиозным авторитетом, социальным организмом, членом которого этот человек является, или же его собственным разумным решением. Побуждения, возникающие из различных аспектов человеческой природы, часто расходятся с требованиями такого долга. Результат — борьба в человеке между чем-то, что он зовет низшим, и чем-то иным, что он ощущает как высшее. Долг выступает как некая принудительная дисциплина и подразумевает большее или меньшее испытание. В общем, плодом честно исполненного долга является чувство, что «поступили хорошо», которое обычно вполне вознаграждает за такое испытание. Но бесспорно, что стремление к свободе, присущее многим, приводит к своеволию в отношении требований долга, которые зачастую противоречивы, так что если человек поступает в искреннем согласии с каким-то данным обязательством, он в то же самое время нарушает другое, причем это может касаться даже тех обязательств, которые сам индивидуум признает бесспорно верными. Таким образом, нельзя сказать, что жизнь, направляемая долгом, непременно свободна от противоречий. Для Пробужденного Человека понятие «долга» претерпевает коренное изменение. Долг перестает или, точнее, все более перестает быть чем-то внешне налагаемым, даже в том смысле, в котором является «внешним» собственное теоретическое суждение о верном и неверном. На этом высшем уровне долг становится спонтанным побуждением, которое проистекает от Озаренного Сознания. Так что здесь противоречие между долгом и побуждением исчезает. С точки зрения Озарения то, что хочется сделать, и есть то, что нужно делать. Как следствие этого Озаренный Человек, когда он действует или принимает решение в потоке Озарения, в сущности, стоит выше долга. Но это верно лишь до тех пор, пока мы придаем долгу значение чего-то налагаемого извне.

В некоторых случаях «долг» понимается в гораздо более широком смысле слова и служит, в сущности, переводом санскритского термина «Дхарма». Но для этого термина адекватного английского эквивалента попросту не существует, хотя хотя слово «долг» и передает какую-то часть его значения. Неадекватность такого перевода становится ясной в следующем примере. Будет совершенно правильно сказать: «Дхарма огня — жечь». Но если мы заменим слово «Дхарма» словом «Долг», и скажем: «Долг огня — жечь», то результат будет совершенно ложным по отношению к первоначальному смыслу, который мы придаем слову «долг». Аналогичным образом совершенно верно, что именно Дхарма Человека, Сознающего Бога, действовать в согласии с возникающим у него Божественным побуждением. Ясно, что Дхарма никоим образом не является внешним принуждением. Такой человек счастлив, действуя в согласии с Дхармой, и не иначе. Если теперь мы условимся придать слову «долг» в точности тот же смысл, что связан со словом «Дхарма», тогда остается верным, что человек Озаренный не преступает долг. Просто в этом случае долг перестает означать какое-то внешнее принуждение.

Проблема, связанная со словом «долг», — скорее психологическая и эмоциональная, чем рациональная. В плане интеллекта мы можем сказать: «Пусть слово «долг» имеет значение «дхармы», а затем пользоваться им в этом измененном смысле. Я так и поступал какое-то время, и не находил никаких трудностей в понятии долга. Единственной трудностью было определить — что же именно является долгом в данном случае, в данной сложной ситуации, где разные правила действия вступают в противоречие. Когда возникала какая-то ясная определенность, я всегда чувствовал себя счастливым, но такое случалось довольно-таки редко. Однако я нахожу, что многие не в состоянии преодолеть определенный негативный эмоциональный комплекс, связанный со словом «долг». Так что я предлагаю перенести в наш язык термин «Дхарма», так же, как мы уже усвоили много латинских и греческих слов, и пользоваться им для передачи смысла, для которого слово «долг» является по общему признанию неадекватным. От электрона до какого-нибудь бога нет творения вне Дхармы, но существует уровень, где долг оказывается превзойденным с точки зрения обычного понимания.

Было бы заблуждением полагать, что Дхарма даже человека с Божественным Сознанием лишена проблем. Как у человека Божественного Сознания, его побуждение является его Дхармой, и таким образом нет никакого эмоционального конфликта. Но совсем другое дело — что значит эта Дхарма в практическом действии? Не существует абсолютных решений относительных проблем вне математики. Высшее Сознание надежно на своем собственном уровне; оно способствует необычайному прояснению проблем на субъектно-объектном уровне; оно также всегда склонно влиять на благо всему; но во все дела, связанные с человеческими существами, входят неизвестные величины, даже с точки зрения высоких Адептов. В результате Озарение ни в коей мере не подразумевает безошибочного действия в субъектно-объектной сфере. Так что всегда остается практическая проблема, которую мы можем выразить в форме вопроса: «Какой способ действия лучше всего отражает внутренние признаки Дхармы?» Естественно, для решения этой проблемы человек Озаренный, который в дополнение к своему Озарению имеет глубокое и разумное понимание этики, также и наилучшим образом оснащен для того, чтобы проявить в форме мудрого действия свое высокое намерение.

Не следует забывать еще один важный момент, что едва ли, если вообще возможно, чтобы личность человека Божественного Сознания во всякое время воплощала полный Свет Высокого Сознания. Обычно такой период непродолжителен, иной раз это всего лишь миг, и во многих случаях случается лишь раз в жизни. Большую же часть времени даже у людей, которые узнали Озарение высокого порядка, сознание более или менее погружается в субъектно-объектную сферу с соответствующим помрачением понимания. Побуждения меньшего порядка, которые коренятся в субъектно-объектном человеке, не преобразуются мгновенно, хотя и очищаются с течением времени. Поэтому остается практическая необходимость в различении всего комплекса возникающих импульсов. Тот, у кого был хотя бы миг Озарения, располагает определенным Критерием для такого различения, и это дает ему решительное преимущество перед другими. Тем не менее и Он не преодолел необходимости различения в практическом действии.

Одна из наиболее поразительных перемен в моем сознании — необычайно возросшая толерантность в отношении идей, которые обычно кажутся абсолютно несовместимыми. Ныне я вижу значительную долю истины во всех известных мне философских позициях, разве что за исключением наивного натурализма. И в то же время мне не кажется, что хоть одна из философий сумела сказать последнее слово. Если перевести Познание в слова, то получится, что оно принимает форму в основном идеалистическую: взгляд на целое, отдающий первенство Сознанию. Я не знаю ни одного сообщения с уровня Мистического Сознания, которое не согласуется с этой точкой зрения, так что в общем и целом мистицизм бросает вызов всем материалистическим школам в онтологическом смысле. В то же время нельзя отрицать, что даже материалистическая точка зрения отличается определенной относительной ценностью.

Но в этой идеалистической группе мое собственное спонтанное выражение гораздо более согласуется с рациональным монизмом, нежели с дуалистическими и волюнтаристскими системами идеализма. В плане выражения больше нет согласия между теми, кто достиг мистического откровения, хотя преобладающее выражение в некотором смысле тяготеет к монизму. Дело в том, что форма, которую принимает реализация в субъектно-объектном мире, обусловлена склонностями индивидуального человека, которые существовали до момента этого свершения. Познание добавляет нечто общее во всех случаях, но поскольку никакая индивидуальная личность не является сама по себе универсальной, всякое выражение в лучшем случае есть лишь некая грань, отражающая истину сколь возможно приближенно. Было бы только разумным признать этот факт, и тогда быть верным себе, как в личном, так и в Высшем смысле.

Как человек, который по своему темпераменту и естественным склонностям близок к рациональному (объективному) идеализму, я неминуемо должен был в прошлом вступить в конфликт с основными тезисами прагматистов, которые прежде всего оспаривали обоснованность именно объективного идеализма. Вильям Джеймс, в качестве одного из первых постулатов прагматизма, дает следующий принцип: «Нет расхождения в истине, которое не давало бы расхождения в факте где-либо». Этим критерием то и дело-пользовались для оспаривания точки зрения рационального идеализма. Я смею утверждать, что мое собственное Познание является случаем, который опровергает этот принцип. Я поднялся до момента Перехода в рамках рационального идеализма, а критический шаг зависел от изолирования чисто апперцептивного аспекта сознания. Таким образом, Истина, как она понимается рациональным идеализмом монистического типа, вызвала для меня «расхождение в факте». Это «Расхождение в факте» — какое-то новое отношение к субъектно-объектному сознанию и состояние гораздо более значительного мира и счастья, чем я знал прежде. Но причина была не в каком-то опыте, а в достижении «Знания Путем Тождества», которое, как я уже отметил, не является ни опытом, ни формальным знанием, но знанием третьего рода.

Из вышеизложенного как бы следует частичное примирение. Прагматисты правы, утверждая, что формального знания недостаточно для определения действительной или конечной Истины, но они ошибаются, утверждая, что такая Истина или знание ее, должны зависеть от опыта. С другой стороны, рациональные идеалисты правы, утверждая, что действительная истина должна быть абсолютна и, следовательно, не может быть извлечена из опыта, который непременно будет конечным. Но они ошибаются, поскольку заявляют о возможности установить эту Истину одной лишь формальной демонстрацией. Действительное установление этой Истины требует «Знания путем Тождества», т. е. прямого Познания на Уровне Бесконечности, которое ни в коей мере не достигается никаким расширением одного лишь опыта.

Я не устану подчеркивать тот факт, что Познание не является результатом простого развития или расширения в субъектно-объектной сфере. Это — акт Трансценденции, благодаря которому человек Пробуждается, чтобы обнаружить, что вместо того, чтобы быть конечным, он — Бесконечная Сущность, всегда был таковым и всегда будет. На время его сознание было помрачено и казалось, будто он конечное существо, но однажды конечный мир рухнул в принципиальном смысле. В принципе, он может Пробудиться, невзирая на то, был ли его опыт в конечном мире велик или мал, и был ли он высоко или несовершенно развит в субъектно-объектном смысле. Как правило, определенное превосходство в индивидуальном развитии является предварительным условием успеха. Но это так лишь потому, что оно дает силу для сопротивления гипнотическому влиянию субъ-ектно-объектной сферы. Однако это правило не является неизменным. Несомненно, Пробужденный Человек с высшим индивидуальным развитием после Перехода может дать своим товарищам, которые остаются связанными в пределах относительного мира, гораздо больше, чем это возможно для человека с меньшими способностями. Но все это относится к выражению, а не к принципиальной природе Познания как такового.

Пробуждение с точки зрения относительного означает «рождение», а рождение есть «умирание» для предшествующего состояния. Бесполезно уворачиваться от этого факта. Это просто издревле выраженный и вновь формулируемый закон: «я» материи и «Я» Духа не могут сойтись. Я уже объяснил, как дваждырож-денный умирает для обычной жизни, и тем не менее продолжает действовать через форму воплощенного сознания совсем в ином смысле, чем до Перехода. Так вот, предварительное условие для Пробуждения к тому — умереть для этого в мистическом смысле. Это — разумное основание подлинного аскетизма. Аскетизм может быть сознательной и добровольной дисциплиной, или же его ценность можно извлечь из приятия с покорностью того, что приносит жизнь. Но для того, чтобы как то, так и другое было действенным, должно быть обращение к Высшей жизни, иными словами — Устремленность. Далее, после того, как аскетическая дисциплина сыграла свою роль и новое Рождение свершилось, старые правила уже перестают быть уместными. Новая Жизнь Свободна, и путь действия в субъектно-объектном мире избирается самим Собой.

* * *

Примечание: Мое внимание привлекло то, что идея предварительной смерти, предшествующей второму рождению, многими понимается неверно, а для многих является чем-то отталкивающим. Быть может, эту идею можно пояснить, отметив, что мистическая смерть — это умирание для того, что уже и так является состоянием смерти с метафизической или вечной точки зрения. Это как раз тот случай, когда второе отрицание дает утверждение, позитив. Мистическая смерть не является ни смертью тела, ни разрушением какого-либо принципа или функции в составе человеческого сознания, хотя именно после нее и начинается все большее одухотворение этих принципов. В некотором смысле это смерть для привязанности к материи или к миру как объекту. В более глубоком смысле это смерть личного эгоизма. Совершенно бесполезно к этому придираться, ибо мы имеем дело с законом Высшей Природы, который проявляется по меньшей мере со времен Гаутамы Будды. Какая-либо маскировка этого закона в качестве уступки психологическим предубеждениям не меняет факта его подлинности. Если человек намерен стать сознательно бессмертным, он должен умереть для всего, что смертно. Плодом этого будет постоянная Радость и Жизнь Вечная.

С течением времени происходит перестройка и закрепление жизни вокруг нового центра. Трепет Пробуждения, которое вначале так сильно влияет на личное сознание, постепенно становится тонким равновесием на уровне глубочайшей уверенности.

Не могу сказать, что я испытываю сожаление о прежней жизни. Как будто ничто не удерживает меня от погружения в любую фазу прежнего опыта, если бы я пожелал это сделать или нашел нужным, но я не чувствую никакого особого стремления к внешней деятельности или каким-то творческим свершениям. Не то чтобы я больше не испытываю радости от общения с природой, просто польза такого общения кажется мне уже не столь важной. И все же я охотно приемлю ласку диких мест, когда предоставляется случай. Итак, внешние интересы в целом утихомирились в присутствии нового и всеобъемлющего интереса.

Никогда я не ставил себе никаких искусственных запретов, но большинство обычных занятий, в которых люди вообще находят удовольствие, либо никогда не привлекали меня, либо давно перестали привлекать.

Может быть, даже целесообразным было бы придумать какое-нибудь развлечение, в котором могла бы участвовать физическая личность, но она вроде бы на этом и не настаивает. Дело в том, что личность разделяет Высшее Сознание, а не является какой-то жертвой.

Смысл жертвы относится только к предшествующим этапам; потом есть лишь Радость, в которой принимает участие вся наша природа. Конечно, и тут более значительной цели должно отдаваться предпочтение перед меньшими интересами, но внутренняя гармония столь велика, что в таком выборе нет никакого конфликта.

Помимо общения с близкими мне людьми у меня как всегда богатое общение с Теми, кто воплотил себя в книгах, только со временем я все острее чувствую Их живое Присутствие. Более того, имеется осязаемое внутреннее Общение, и это нечто очень ценное. Если в настоящее время я и разделяю некую объективную ответственность, то выбираю ее свободно и, следовательно, поступаю именно так, как хочу. Наконец, я знаю, что если даже в течение какого-то времени и вращаюсь в ограниченной сфере внешнего мира, то все же Высокая Беспристрастность недалеко. Фактически, Она присутствует всюду и во всякое время.

Всегда есть определенный интригующий момент нового открытия, которое, быть может, ожидает меня прямо за углом. Даже То, что я уже Знаю в смысле Глубокой Абстракции, вновь со временем приходит ко мне в виде конкретного открытия, иногда облекаясь в форму непосредственно во время письма. Я узнаю Его также в словах людей, достигших Познания, которые открывают мне еще и новые грани Меня, несвойственные моему личному сознанию. Эта жизнь приносит огромное удовлетворение, братья мои, и оно бесконечно больше всего, что только может предложить жизнь, ограниченная «скорлупой». Если внешняя форма жизни, которую выбрал я, и не свойственна Вам, читатель, то воздержитесь от мысли, что Вам следует переменить свою жизнь на мой лад. Вспомните, что Уолт Уитмен жил совсем иначе, чем Джон Джипе, но оба они были Людьми Высокого Познания, и оба испытывали глубокое счастье. Жизнь совершенно свободна в глубинах своих, и Свобода эта в удивительной степени отражается во внешней жизни.

В наши дни, когда столь распространена «ликвидация» старых форм правления и замена их новыми — крайней нетерпимости и жестокости, тот, кто интересуется человеческим благополучием, едва ли может быть равнодушен к проблеме правления. Совершенно ясно, что до сих пор все наши попытки управлять в большом масштабе не увенчались успехом. Иначе не было бы так много леремен и такой потребности в переменах.

Для того, чтобы правление было успешным, в социальной структуре необходимо в высокой степени сохранить три принципа: Свободу, Справедливость и Действенность. (Я не упоминаю среди них Порядок, ибо кажется, что порядок сам по себе является скорее средством, нежели целью. Ясно, что порядок важен для наилучшего осуществления свободы, справедливости и действенности, и, следовательно, он важен в прагматическом смысле). Далее, ни одна из форм правления, которую мы испытали до сих пор, не давала устойчивого успеха во всех трех отношениях. Власть царей и аристократии иногда действовала вполне сносно, но и в современной, и в древней истории мы ясно видели, как неудачна бывает эта форма, когда происходит упадок нравов и снижается компетенция правящих классов.

При определенных условиях демократия действует довольно удовлетворительно. Эти условия как будто таковы:

1. Чтобы единица правления не была столь велика, чтобы быть выше подлинного понимания среднего избирателя.

2. Чтобы разум и чувство ответственности в делах правления у среднего избирателя были значительно выше, чем это бывает обычно.

3. Чтобы проблемы правления были достаточно просты.

У современных огромных наций с их крайне сложной цивилизацией, и особенно в странах с многонациональным населением, эти условия далеки от осуществления. Признаки развала демократической формы, связанной со всеобщим избирательным правом, ныне очевидны до болезненности. Демократия стала в опасной степени неэффективной, и таким образом форма эта замещается во все большей степени диктаторскими формами власти, при которых эффективность в некоторых направлениях достигается ценой радикальной потери свободы и справедливости.

Ясно, что даже великолепная конституция не является гарантией хорошего правления. Ибо правительство становится тем, чем его делает правящий класс, в некоторых пределах 'обусловленный темпераментом и характером управляемого народа. В управлении таким государством, как США, этим правящим классом в действительности является вовсе не народ, как это предполагается в теории. Практически это класс профессиональных политиков, которые в свою очередь назначаются, поддерживаются, а иной раз и контролируются другим классом, главная сила которого — экономическая. Ныне профессиональные политики — это типичные представители человечества, которые могут располагать голосами средних избирателей. Обычно это люди, которые явно стоят на низком интеллектуальном и моральном уровне, хотя и бывают некоторые блестящие исключения. И в результате, хотя управление Америкой основывается на восхитительно задуманной форме, ныне оно проявляет признаки серьезной болезни, которая может быть фатальной. Если бы можно было найти подходящих людей в достаточном количестве на авторитетные и существенные посты, этого бы не произошло. Но поскольку разумность и моральный уровень среднего избирателя остается тем, что он есть, а общий знаменатель в целом становится еще более низким, чрезвычайно трудно надеяться на то, что посты эти когда-либо будут заняты достаточным числом людей с необходимыми способностями и характером. У нас нет недостатка в людях с такими качествами, но по большей части они не являются популярными или известными среднему избирателю. Отсюда их услуги, когда они доступны целям правления, гораздо чаще соответствуют постам, замещаемым по назначению, чем по выборам. Но окончательные решения в вопросах политики остаются за теми, кто обладает реальной властью.

Вполне возможно, что беспристрастное изучение истории американского правления покажет, что назначение и контроль над политиками со стороны сильных мира сего, которые держат в руках экономическую власть, было, скорее, фактором, служащим целям стабильности и прочности в правлении, а не наоборот. Подобное положение объясняется двумя следующими факторами. Во-первых, единственно важной сферой на американской арене действия, где могли найти применение своим способностям люди с административным талантом, был бизнес и мир финансов. В целом в Америке больше людей в сфере бизнеса, которые проявляют умение в управлении государством в подлинном смысле слова, чем на политической арене. Во-вторых, экономические запросы в итоге требуют от людей, удерживающих экономическую власть, развития особого рода мышления, в какой-то мере свойственного инженерам и ученым. Это — вид мышления, основанный больше на фактах в объективном смысле, чем на каких-то психологических предубеждениях. Типичное же влияние политиков, напротив, психологическое, и таким образом можно сказать, что в целом они извлекают выгоду из предубеждений, предрассудков, и т. п. как инструментов обращения к народу. Нередко они приобретают голоса, обещая нечто противное законам физики, и уже один факт, что они решаются выставлять подобные неосуществимые обещания, обнаруживает у них опасный дефект характера. В результате то, что вполне могло оказаться ограничивающим влиянием со стороны бизнесменов и специалистов высокого уровня, оказалось в целом самым полезным влиянием на практическое американское правление.

Кажется, достаточно ясно показано, что высокое качество системы — гораздо менее важный фактор в хорошем управлении, чем наличие мудрых людей на постах власти. Настоящая проблема правления — это не проблема механическая, но проблема мудрости. Таким образом, действенный ключ к разрешению всеобщего хаотического состояния мира сегодня — найти людей достаточно мудрых, и дать им власть. Это попросту означает, что суть проблемы здравого правления заключается в том, чтобы найти и поставить мудрых в центре влияния. Истинный Мудрец — это Человек Познания и, следовательно, тот, кто превзошел соблазны, которые может предложить ему мир. (Мы вовсе не полагаем, будто все Мудрецы непременно мудры в специфической сфере управления. Бывает мудрость разного рода, и едва ли какой-то один индивидуум достигает полноты мудрости во всех отношениях в одном воплощении. Мудрецы, пригодные для правления — это те, кто раскрыл здравый смысл для искусства правления в особой степени). В то же время они привносят в проблемы мира более чем мирскую мудрость. Есть Мудрецы, которые, подобно Будде, отличаются точным пониманием правления. Человечество должно обеспечить лидерство таким людям. Но человечество должно призвать Их и признать их авторитет, когда они ответят.

А тем временем я не вижу никакой реальной надежды в сфере правления. Могут быть лишь кратковременные облегчения, но не исцеление от основной болезни. Может статься, что состояние будет все ухудшаться и что массы попытаются — чего не было прежде — добиться решения проблем, которые безнадежно выше их понимания и что когда они потерпят полную неудачу, как и должно быть, и попадут в невероятную ловушку своего собственного построения, тогда в истинном смирении они воззовут .к помощи Тех, кто только и может оказать эту помощь. В тот день, но не ранее, проблема правления может быть решена. Ибо бесспорно, что проблема практического правления слишком сложна для одного лишь субъек-тно-объектного сознания, как бы высоко оно ни было развито. Перспектива более высокого Сознания является абсолютной необходимостью.

О Сострадание! Ты больше, чем высшая любовь человеческая;

меньше, чем Высокая Беспристрастность.

Ты спокойно взираешь и ожидаешь: годы, века, тысячелетия.

Принимаешь на себя страдание всего и

преобразуешь в радость.

Обуздываешь Мрак Светом, а зло —добром.

Отказываешься от покоя, пока другие связаны;

смягчаешь разногласия.

Приемлешь нечистоту, даешь чистоту.

Не связано Ты ни с каким законом,

но покорно сносишь связанность.

Ты доступно для всех, как свет солнца,

но не принуждаешь никого против воли.

Ни в чем не нуждаешься для себя,

хотя и удовлетворяешь все нужды.

Ты — основание всякой надежды

столь низкого человечества нашего.

Чистое божественное сияние.

Сладостно Ты, несказанно сладостно,

расплавляешь во мне всю жестокость.

Ты заставляешь принимать низкое за высокое,

злое за доброе, слабое за сильное,

нечистое за чистое, оскорбительное за чуткое,

никого не оставляешь.

Ты пробуждаешь новое разумение и терпение

сверх всякого времени.

Вызываешь забвение мелкого в величественном размахе великодушия.

Ты выравниваешь отношение,

но возвышаешь истинно ценное.

Ты выше всех противоречий.

Тебя воспеваю я, славный Дух;

величайший из богов,

кого только может знать человечество.

Жизненный цикл от яйца через гусеницу и от куколки к бабочке представляет один из лучших символов, даруемых природой в связи с развитием человеческой души от рождения в этом мире, а затем, через раскрытие субъектно-объектного сознания, до кульминационного Перехода к Трансцендентному Сознанию посредством Второго Рождения. Поскольку наш интерес сосредоточен на Втором Рождении, то в первую очередь мы коснемся перехода от гусеницы к бабочке, а не рождения куколки. Гусеница олицетворяет собой жизнь на уровне субъектно-объектного сознания, жизнь, коренящуюся в эгоизме. Бабочка символизирует Космическое или Трансцендентное Сознание, тогда как куколка — хороший символ «испытания» перехода, известного в христианском мире как Страсти, достигающие своего предела в Распятии.

Жизнь гусеницы связана с ползанием по поверхности и, можно сказать, представляет нечто вроде двумерного сознания. Первая забота такой жизни —• питание, и это осознание ничего не в состоянии постичь иначе, как на языке грубой утилитарности. Следовательно, типичная философия гусеницы, если предположить на миг у гусеницы самосознание, достаточное для развития философии, должна быть такой, которая утверждала бы реальность и ценность лишь того, что воздействует на ощущения, особенно в связи с питанием. Таким образом, идеи имели бы значение лишь постольку, поскольку они служат средством, которое способствует более полной чувственной жизни и снабжают эту тварь питанием.

Напротив, в жизнь бабочки входит свободный полет по воздуху, и потому она вполне символизирует трехмерное сознание в противоположность двумерной жизни гусеницы. Первая забота в жизни бабочки — это воспроизведение потомства, а питание сведено к явно подчиненному положению. Более того, типичное питание бабочки связано с нектаром, так что оно в корне противоречит грубой пище гусеницы. Можно сказать, что жизнь и философия бабочки сосредоточены вокруг творчества и радости, и таким образом самоцелью является красота вместо грубой утилитарности. Следовательно, реальное и ценное для бабочки имеет не только совсем иной смысл, чем для гусеницы, но смысл этот и вовсе выше понимания последней.

Куколка представляет этап, когда гусеница умирает как гусеница. Для сознания гусеницы это должно казаться уничтожением или «угасанием», как и Нирвана — неозаренному субъектно-объектному сознанию. Но если взглянуть как бы с другой стороны, куколка — это открытая дверь к вольной жизни бабочки.

Сознание бабочки имеет некоторые очень важные преимущества. Бабочка в сравнении с гусеницей вращается в мире бесконечно более широкого понимания. Она обитает в пространстве, не утрачивая способности вернуться к поверхностям. Так что она вполне в состоянии понять поверхностные отношения, всю сферу гусеницы, но знает еще и бесконечно более богатый мир, который совершенно неведом гусенице. Далее, она знает поверхность в связи с глубиной и, таким образом, может справиться с проблемами, связанными с поверхностью, далеко превосходящими возможности гусеницы.

Символ этот особенно красив. Ограничения жизни гусеницы очень хорошо представляют ограничения субъектно-объектного сознания. С перспективы субъектно-объектного сознания конечные проблемы философии остаются без всякого удовлетворения и часто заключают в себе непримиримые противоречия. Эти решения достигаются и противоречия примиряются Теми, кто пробудился к Трансцендентным Уровням, ибо Они обладают большим кругозором, символизируемым бабочкой, и могут охватить субъектно-объектный или поверхностный мир в высшем' единстве пространства, представленного здесь Высшим Сознанием. Но точно так же, как мир бабочки непостижим для гусеницы, так и это единство (интеграция) Человека Божественного Сознания бессмысленно для тех, кто не имеет проблеска Реальности более высокой, чем субъектно-объектная сфера. Так, без определенной степени Познания философия таких Людей, как Платон и Гегель, кажется чем-то чисто абстрактным и нереальным. Эти, по общему признанию, высшие философии большей частью не интересуются созданием одних лишь чувственных и опытных ценностей и определенно уделяют весьма подчиненное место питанию и удобствам в каком бы то ни было смысле. Но когда эти философии рассматриваются с того уровня Сознания, на котором они были созданы, оказывается, что они самым настоятельным образом имеют дело с субстанциальными реальностями. Они написаны с точки зрения подлинного Бодрствующего Сознания.

Философии типа неореализма, прагматизма и натурализма задуманы с точки зрения поверхностного сознания, символизируемого гусеницей. По крайней мере, эта последняя форма сознания преобладает. Если мы теперь ограничим себя субъектно-объектной точкой зрения или точкой зрения гусеницы, то сторонники этих философий будут отличаться лучшими аргументами. По существу же они понимают лишь индуктивную или «ползучую» логику гусеницы. Их окончательное авторитетное основание — это либо показатели органов чувств, либо данные, извлеченные непосредственно путем ощущений. Их окончательный тезис — реально лишь то, что объективно. На их собственной почве они, очевидно, неопровержимы, но всякий, кто Пробудился к «Знанию Путем тождества», сразу видит, что они в ложном положении. Платон знает вне всякого сомнения, что он прав в принципе, но он вполне может не быть в состоянии сделать что-либо большее для сознания типа гусеницы, чем намекнуть на Реальность выше уровня гусеницы. В результате логическое противоречие между этими двумя крупными школами философии в значительной степени является тратой времени, поскольку нет и не может быть никакого согласия по основным понятиям. Со своей точки зрения каждый может считать свою позицию удовлетворительной, но в этом есть что-то вроде борьбы с собственной тенью и мало что дает в отношении убеждения противника. Пробужденный знает неадекватность понимания гусеницы, но он не может доказать этого человеку типа гусеницы. С друтой стороны, последний не может охватить понимание Пробужденного, если сам не пробудится, и в результате — тупик, если человек-гусеница не имеет каких-то смутных представлений о Высшем.

Из всех людей, которые ограничены в своем сознании субъектно-объектной множественностью, те, кто видят первую проблему человечества в экономике, наиболее привязаны к уровню гусеницы. Жизнь для них сосредоточена на грубом питании и удобствах, а это как раз и есть главная характеристика настоящей гусеницы. Это ничтожно ограниченная точка зрения. Одно лишь увеличение питания может дать только более крупных гусениц. Оно ни в коем случае не сможет разрешить первопричину человеческих несчастий. Ибо человек, для того, чтобы узнать вечную Радость, должен преобразиться так, чтобы вступить в вольную жизнь, символизируемую бабочкой. Несомненно, некоторым человеческим гусеницам нужно стать пожирней, прежде чем они будут готовы вступить в стадию куколки и пройти через нее, но многие уже сейчас готовы для этого Перехода и лишь теряют время, превращаясь в переросших гусениц. Если последние думают, будто они служат человечеству, продолжая следовать своему теперешнему пути, они только обманывают себя. Когда они Пробудятся, и только тогда, смогут они компетентно служить человечеству, даже относительно проблем обобществления и экономической организации.

Первоначальный смысл куколки состоит в том, что вступить в свободное состояние жизни в пространстве возможно лишь через умирание к уровню гусеницы. Развитие лишь на уровне гусеницы производит гусениц больше и жирнее. Приходит время, когда человек должен отвратиться от всей формы жизни, символизируемой субъектно-объектным сознанием, если не хочет попасть в тупик напрасного и бесплодного существования. Конечно, с точки зрения низшего уровня это включает в себя на какой-то непродолжительный период времени необходимый аскетизм в той или иной форме. Но цель бесконечно богаче всего, что содержится в прежней жизни. Да и вообще — это все что угодно, кроме аскетизма. Привязанность к меньшим ценностям служит барьером к. пониманию больших ценностей. Это хорошо знакомый принцип даже в пределах обыкновенной жизни. Он еще более применим в отношении достижения Высших ценностей. Тем не менее многие человеческие существа привязываются к ценностям, которые сравнительно не более чем детские игрушки, и таким образом отказываются сделать шаг, который откроет Жизнь Прекрасную, Свободную, Могучую. Разве это не самое большое безумие?

1 октября

На протяжении всей истории религии аскетизм играл весьма важную роль и как предписанная дисциплина, и как добровольно принятая практика. Несколько причин кроется в основании подобной практики, и почти все они обсуждены Вильямом Джеймсом в его книге «Многообразие религиозного опыта». Однако я должен добавить по этому поводу некоторые соображения, возникшие из моего личного опыта и размышления.

Я убежден, что для большинства, а может быть и для всех, некоторая степень аскетической практики необходима, если индивидуум намерен достичь своих высших возможностей. Но хотя это особенно верно в отношении уготовления Пути к Пробуждению, тем не менее тот же принцип применим и в более прагматическом смысле; развитие способностей в любой сфере достигается лишь ценой соответствующих усилий, что неизбежно предполагает подавление рассеянной деятельности. Наряду с основным интересом в любое данное время большинство людей чувствует в себе противоположные интересы и желания, и если последним уступить, то первый будет принесен в жертву. Вот достаточное основание принципиально аскетической практики, которая может в крайних своих проявлениях отличаться всей ценностью «умерщвления плоти» в некоторых религиозных дисциплинах. Человек может пойти на это ради достижения успеха в науке, искусстве, бизнесе и т. п., точно так же, как и для целей, обычно классифицируемых как религиозные. Если основной интерес настолько всеобъемлющ, что вряд ли остаются какие-то противоречивые желания, вполне может быть, что на практике возникнут лишь незначительные неудобства. С другой стороны, важные конкурирующие интересы могут вызвать дисциплину, являющуюся настоящим тяжким испытанием. Но достижение мастерства в любой области во всяком случае требует подобной же дисциплины. В вышеприведенном примере аскетизма не существует вопроса принципиальной греховности плотской природы. Фактически, разумное объяснение аскетизма можно дать абсолютно независимо от вопроса греха. Греху отводилось слишком важное место в религиозных мысли и чувстве. Грех как он есть является большей частью случайным и результатом Неведения и, таким образом, в принципе есть заблуждение, а не действительность. Греху уделяется внимание, основанное на идее, будто он достаточно значителен, чтобы быть стоящим объектом войны.

Вследствие этого он действительно наделяется жизнью и силой. Мы никогда не уничтожим чего-то, сражаясь против этого. Силу, с которой мы боролись, можно временно подавить, потому что в данное время мы располагаем большей силой. Но верно и то, что мы победили ценой определенного утомления, а тем временем противоположная сила восстанавливается в значительной степени от той же силы, которую мы израсходовали. Когда-нибудь она снова обрушится на нас, и в минуту слабости может нас одолеть. Никто не избежит действия этого закона тем лишь, что умрет физически прежде этой отдачи. Где-то он будет жить снова, и в следующей жизни может оказаться столь же солидарным со злом, как в предыдущей жизни мнил себя солидарным с добром.

Несомненно, сильную плотскую натуру следует обуздывать, а тем, кто не отличается достаточным равновесием мудрости, возможно, на время понадобится чрезвычайное усилие в обуздании. Но гораздо лучше рассматривать такую дисциплину разумно — просто как форму воспитания. Проблема в значительной степени упрощается, если человек, вместо того, чтобы занять позицию борьбы или подавления, примется преобразовывать энергию плоти. Любая форма энергии, какой бы злой она ни казалась, имеет свою высшую форму или аспект, в который ее можно преобразовать. Если усилие сосредоточить на этом преображении, то энергия высвобождается и становится положительной силой, и сделать это сравнительно легко.

Но после всего сказанного и сделанного аскетизм, связанный с плотской природой, принадлежит всего лишь к этапу детского сада в воспитании человека к Более Высокой Жизни. Более высокий и подлинно зрелый аскетизм — совсем иной. Так, когда человек научается быть непривязанным к своим излюбленным мнениям или идеям и готов принять заключения, прямо противоположные его предпочтениям, если очевидность или логика указывают этот путь, тогда он практикует аскетизм в более высоком и благородном смысле. Аскетизм такого рода проникает гораздо глубже в самую суть человека, чем любое обуздание, связанное с одной лишь плотской природой, и если человек сумеет преуспеть в этой высшей дисциплине, тогда все, оставшееся в низшей природе, требующее очищения — всего лишь деталь. В этой высшей дисциплине воля развивается так сильно, что плотская природа контролируется сравнительно легко, если прилагается соответствующее усилие.

Я свел бы всю проблему аскетизма к следующей простой формуле: пусть человек сосредоточит свои усилия на том, чего он больше всего желает, и ограничит или преобразует несовместимые желания. То, чего человек больше всего желает, может меняться с ростом в сторону зрелости. Тогда одним, из значений этой формулировки будет — прекратить движение в направлении прежнего желания, когда его место занимает новое и более. сильное желание. Конечно, нужно проводить различие между постоянным новым желанием и временным проникновением какого-то низшего желания. Правило это следует применять лишь как указано в предыдущем примере. Если постоянно следовать этому пути, он в конце концов приведет данного индивидуума к высшему благу, и рано или поздно это будет означать Пробужденное Сознание. Преимущество этой формы дисциплины заключается в том, что главный акцент делается на приобретении позитивной ценности, а не на негативном и препятствующем качестве. Это делает жизнь счастливее, что, в свою очередь, вызывает больше сил, а значит — успех приходит скорее, по крайней мере — как правило. Конечно, такая стратегия вполне может заключать в себе одну или больше радикальных перемен в жизни. Так, человек начинает свою зрелую жизнь с желанием достигнуть успеха в бизнесе, но после того, как он частично преуспел в этом, может оказаться, что на место этого желания пришло какое-то иное, большее. В таком случае он может отказаться от большого успеха в бизнесе, оставшись удовлетворенным лишь умеренным достижением в этой области, и направить основной фокус своей энергии в другую сторону. И хотя это повлечет за собой меньше успеха в этой узкой области, вся жизнь индивидуума будет успешнее в более широком смысле. Такой человек избежал бы трагедии столь многих бизнесменов в отставке, которые, оставив свое дело, оказываются совершенно беспомощными в бессмысленной и пустой жизни. С точки зрения Пробужденного Сознания вся жизнь здесь внизу имеет ценность лишь в смысле воспитания для Высшей Жизни, и решение относительно того, что составляет успех в субъектно-обьектной сфере, принимается на совершенно ином основании, чем обычный мирской стандарт. Все здесь внизу есть инструмент и только инструмент. Так, жизнь, заключающая в себе много, но частных успехов в субъек-тно-объектной сфере, может поистине дать больше прогресса в направлении Пробуждения, чем жизнь, чрезвычайно успешная в одной ограниченной области. С Высшей точки зрения эту низшую жизнь можно рассматривать так, как смотрит учитель музыки на своего ученика. Хотя учитель и содержит в уме некий совершенный образец, но на занятиях время почти всецело уделяется фрагментам, таким как: техническая передача фразы, отыскание качества звука и т. п. Наша жизнь здесь и есть такая музыкальная школа, и только так. Концертный же этап — это Космическое Сознание.

Когда человек пробудился к Высшему Сознанию, он может принять решение, которое требует высшей аскетической практики. Он знает окончательное превосходство Высшей .Жизни в любом смысле, и если бы он считался только с собой, он, естественно, предпочел бы исключительно эту Высшую Жизнь. Но, считаясь с нуждами других, он может отказаться от этого и принять жизнь в миру, хотя в то же время это будет жизнь Не от мира сего. Согласно одной стороне своей работы он сможет довольно свободно вращаться в сфере ощущений, чувств и т. д., и может показаться поверхностному наблюдателю даже потворствующим своим желаниям, хотя он все время будет осуществлять аскетизм в самом суровом смысле уже тем, что живет подобным образом. Для него больше не стоит вопрос противления плотским искушениям, ибо Знание Высшей Радости вообще развенчало все это в прах. Он просто терпит то, что плотский человек воображает наслаждением.

С моей теперешней точки зрения вся проблема аскетизма кажется мне лишь проблемой . разумного решения и мудрости. Она совершенно не связана с чем-то эмоционально неприятным, что обычно соединяют с нею. Это просто здравый смысл — выбрать большую ценность при любом конфликте ценностей. Зачем же считать это поводом к серьезным эмоциональным переживаниям?

2 октября

Когда я читаю описания монастырских предписаний, мне все чаще кажется, что в таком образе жизни больше несоответствия, чем превосходства. Несомненно, что для некоторых особых натур наилучшие результаты достигаются в условиях монашеской жизни, а не в суматохе мирского существования. Так, ученый, в общем, может работать более эффективно, используя преимущества монашеской изоляции. Монастыри в мрачную эпоху средневековья были прибежищем образования. Ныне такую службу весьма полно осуществляют университеты, сохраняя в то же время некоторые из более важных достоинств монастырской жизни. Одним из достоинств монастыря в этом Высшем смысле является требование, чтобы объединившиеся члены общины отличались высшими духовными или интеллектуальными способностями. Кроме того, это должны быть люди соответствующего характера, не нуждающиеся в толчках мирской жизни для того, чтобы вывести их из состояния лености. Одним словом, это должны быть люди, способные передать человечеству Высшие Ценности, которые нельзя или невозможно в достаточной степени обрести среди мирских ощущений. Но в целом монастыри скорее служили местом приюта для слабых, чем университетами для воспитания особых качеств. Именно это более широкое использование монастырей я считаю несоответствующим первоначальной идее.

Обеты бедности и послушания весьма распространены в монашестве, и рациональную основу этих дисциплин легко понять. Основная идея монашества состоит в том воспитании, которое привело бы к полной отдаче своей личной воли, так чтобы в индивидуальном человеке не осталось места ни для чего иного, кроме Божественного Сознания. Этот метод, несомненно, бывает для некоторых успешным, но тем не менее я убежден, что буквальная интерпретация правил бедности и послушания основывается скорее на поверхностности, чем на глубине. Конечно, я не обсуждаю вопрос о необходимости послушания в связи с какими-то специальными программами воспитания или в случае выполнения какой-то организованной работы, где одни лишь руководители в состоянии принимать решения. Здесь послушание является практической необходимостью. Я просто имею в виду более общее монашеское представление о послушании, как оно проявилось, в частности, в христианской церкви. В этом смысле послушание предназначено для устранения способности действовать по своему усмотрению.

Разумеется верно, что и личная собственность, и личное своеволие коренятся в эгоизме, который, в свою очередь, является основанием чувства отдельности. В этом смысле дисциплина бедности является средством преодоления чувства исключительности, которым столь часто сопровождается владение личной собственностью. Аналогичным образом практика послушания предназначена для установления полного согласования с Божьей волей. Но субъективное изменение отношения к имуществу и воспитание личной воли может сочетать все достоинства буквальной практики бедности и послушания. Фактически в этой более тонкой форме дисциплина может стать гораздо более совершенной и представлять лучшую защиту от западни духовной гордыни или самооправдания, чем при более буквальной практике.

Что касается собственности, то строгий анализ покажет, что на самом деле нет такой вещи, как частная собственность в абсолютном смысле. Так, никто не располагает никакой внешней частной собственностью сколь-нибудь более, чем дозволит Смерть. Поэтому, невзирая на общественную полицию, все объективные владения — лишь временное утешение. Далее, хотя и верно, что собственность предоставляет определенные возможности в смысле потворства своим желаниям и действиям, однако в большей степени она включает в себя ответственность. Чем более человек духовен, тем более возрастает фактор ответственности, и таким образом принятие этой ответственности имеет ценность подлинного аскетизма. Вдобавок аскетизм этот проникает глубже в душу человека, чем любое испытание бедностью. Для простого обывателя пределы бедности, — это голод, жажда и отсутствие крыши над головой. И хотя это действительно может повлечь за собой физические страдания, но все же не слишком глубоко задевает человека, если он достаточно силен. Когда же, напротив, человек чувствует, что его положение делает его ответственным за благополучие сотен, тысяч, а возможно и миллионов человеческих существ, он живет в дисциплине такой строгости, которая даже личное страдание делает довольно тривиальным. Это гораздо более геройская жизнь, чем та, которая достигается одной лишь бедностью.

Тот же принцип относится к проявлению решимости. Желание уклониться от ответственности в этом отношении является признаком настоящей слабости, а не силы. Что касается человека, Божественная Воля проявляется через волю человеческую. Универсальная Воля весьма значительно преобразуется через ум человека, действующего в какой-то конкретной сфере. В объективном смысле эффективность достигается прагматически. Таким образом, высшая смелость, которая отличает действительно сильного человека, проявляется в готовности принять ответственность за любые, в том числе и неблагоразумные решения. Если бы верный путь в любой ситуации всегда был ясен, то в этом мире не было бы нужды в подлинной смелости. Принятие ответственности за решение в таком случае является более высоким и гораздо более суровым аскетизмом, чем бесспорное послушание.

Лично я рекомендовал бы принять за основу образ жизни домохозяина как основной инструмент дисциплины до того времени, пока индивидуум не будет готов для специального обучения. Далее, это специальное обучение имело бы чисто техническое значение, приводя к определенной конкретной цели. Основное моральное воспитание обеспечивалось бы сочетанием проблем, возникающих из реальной жизни наряду с культивированием определенного отношения к этим проблемам. Я убежден, что, в общем, это лучший способ развить высшее смирение, по крайней мере для людей, обладающих западным темпераментом. Я посоветовал бы ученикам не избегать искушения, а смело встречать его лицом к лицу, пока оно не перестанет быть искушением. Я полагался бы на культивирование добросовестности в сочетании с непривязанностью. Аналогичным образом я настаивал бы на проявлении действия по своему усмотрению и считал бы того, кто рискует, хотя бы и неблагоразумно, лучше тех, кто слепо повинуется.

Добросовестность отличается моральным достоинством бедности. Точно так же непривязанность имеет ценность послушания. Буквальное послушание имеет значение в связи с особым методическим воспитанием по причинам, которые достаточно очевидны, но для морального дисциплинирования действие по своему усмотрению отличается гораздо большей эффективностью. Люди — вот все, что нам нужно, и чем сильнее они, тем лучше. Нам не нужны одни медиумы. Иногда сила, даже соединенная с пороками сильного, предпочтительнее слабой доброты. Во всех людях это главная ценность, которая является важной, если сама суть здорова.

В мистической литературе часто утверждается, что активность ума является серьезным барьером к Реализации Высшего Сознания, тогда как чувственно-эмоциональная активность считается препятствием меньшего порядка. Причина того, что умственная активность рассматривается, заключается в том, что, во-первых, явная активность как таковая производит эффект, сравнимый со значительным шумом, который заглушает слабое звучание Голоса Безмолвия. Во-вторых, умственная активность является преобладающей причиной эгоизма, а последний есть основа чувства отдельности. И логика, и мой собственный опыт не противоречат утверждению, что в объективном смысле и активность, и эгоизм суть барьеры. Но с барьерами можно справиться, преодолевая или же устраняя их, Следовательно, совершенное смолкание всей активности и полное искоренение эгоизма не являются абсолютной необходимостью, от которой зависит Познание. Если бы это было так, то казалось бы невозможным достигнуть Познания иначе, как в полном трансе и, таким образом, ценности этого Познания никак нельзя было бы низвести в личное сознание. Как уже отмечалось в начале этой книги, во время Перехода в августе ум и чувства были активны; я осознавал себя, а это означает, что эгоизм был снят не полностью. Однако и интеллектуальное и чувственное сознание было в принципе подчинено, а иное — более Универсальное Сознание — заняло доминирующее положение. Далее, перед значительно большим раскрытием сознания вечером 8-го сентября ум был очень активен. Но в этом случае тот более высокий энергетический уровень был настолько велик, что любая преграда, возникшая от такой активности, легко была бы сметена. На самом деле если бы ум не был столь активен, то мало вероятно, чтобы субъектнб-объектное сознание смогло оставаться хотя бы свидетелем, и неизвестно, смог ли бы я в таком случае вернуться к объективному функционированию.

Я думаю, что мистики нередко преувеличивали серьезность тех или иных препятствий. Вероятно, многие из них делали это преднамеренно, по причинам скорее психологическим, но во многих случаях это могло быть и следствием недостаточно острой способности к инстроспекции. Мы знаем, что склонность к преувеличению является весьма характерной для Востока, хотя именно в этом регионе мы находим наибольшее число подлинных мистиков. Далее верно, что у мистиков как таковых психологическим факторам уделялось гораздо больше внимания, чем логической и фактической точности.

Этим, однако, объясняются еще не все затруднения. Вообще мистическое и оккультное употребление слова «ум» не передает того же значения, которое придает этому термину, к примеру, западная философия или психология. Если вместо слова «ум» использовать слово «манас», то заявление мистиков сразу же станет вернее. «Манас» обычно переводится как «ум», поскольку для него в европейских языках нет более подходящего эквивалента. Но каково бы ни было первоначальное этимологическое значение слова «ум», смысл его, как он ныне определяется наиболее компетентным и авторитетным использованием, заключает в себе гораздо больше, чем подразумевают индийские философы и мистики, когда говорят «манас». Пока это тонкое различие остается непонятым, путаница почти неизбежна. Что касается меня, то эта путаница принесла мне несколько лет ненужных недоразумений. Все, что я читал, как будто противоречило тому, что я интуитивно ощущал как верное, в чем я и убедился впоследствии. Так что ошибались не философы-мистики, а переводчики и западные исследователи мистицизма и оккультизма.

Следует отметить и то, что в более глубокой и полной восточной философии «манас» имеет два аспекта: низший и высший. Так вот, низший аспект манаса называется еще и «разрушителем реального», и, таким образом, именно этот аспект следует .победить тому, кто хочет достигнуть Высшего Знания. Низший манас соединен с желаниями, и потому является лишь главой органов чувств. Его даже зовут — «раджа чувств». Иными словами, подчинить низший разум значит «подчинить чувства через раджу чувств». Это явно важно, поскольку именно чувства составляют основу объективного опыта, порождая желание, направленное на объективное и, следовательно, — прочь от чисто Субъективного, на котором покоится вся объективная вселенная.

Далее, хотя смысл понятия «низший манас» отчасти входит в западное понимание слова «ум», последнее значит гораздо больше. Обратимся к определениям, данным в хорошем словаре. Так, в «Словаре века» мы найдем следующие определения: «То, что чувствует, желает и мыслит; сознательный субъект;

эго, душа». Это гораздо ближе к подлинному значению «атмана», или «Я есмь», чем «манаса» и в низшем и в высшем смысле, за исключением того, что «эгоизм» тесно связан с «манасом». Далее мы имеем следующее определение: «Интеллект, или познавательная способность, или часть души отличная от чувствования и воления; разумность». Отчасти это близко значению термина «Чит», а также передает в значительной степени смысл понятия «высший манас», но не включает в себя как таковую связь с желанием, что является существенным аспектом низшего манаса. И третье:

«Сфера сознания, созерцание, мысль, суждение». Это объемлет широкий диапазон понятий, которые определенно следует различать. В восточной философии есть для этого такие термины как Нирвана, Сансара, Сам-шайя и Мата. Лишь с последним значением — «суждение» — мы начинаем входить по-настоящему в сферу низшего манаса, ибо желание и ощущение, скорее всего, играют роль в формировании суждения. Философское использование этого термина определяет под словом «ум» и такие качества как «разум», «понимание», «распознавание», «различение» и многое от «интуиции». Кажется, нам следует заключить, что как бы ни было слово «ум» близко по своему филологическому основанию слову «манас», это весьма дурной перевод слова «манас», в особенности когда последний употребляется в низшем смысле. Наши слова «ощущение» и «желание» гораздо ближе к значению низшего манаса, хотя и они не могут служить подлинно удовлетворительным переводом.

В широком смысле «Критика чистого разума» посвящена анализу способностей и функций человеческого ума. Наряду с рассмотрением функций восприятия, что вполне соответствует низшему манасу, в этой работе обсуждается также спонтанность понимания. Эта проблема касается сферы, обозначаемой в восточной философии словами «атман», «буддхи» и «манас», если брать последний в более высоком смысле. «Интеллект» Канта в весьма значительной мере совпадает с «Буддхи» Шанкары, но важно то, что Кант использует это понятие в гораздо более фундаментальном смысле, чем любой другой западный мыслитель.

В какой-то степени я занялся этим вопросом потому, что в моем прежнем представлении неверный перевод «низшего манаса» как будто требовал от меня подавления именно тех способностей, которые являются жизненно важными для самого Свершения, ибо в то время я исходил из западного понимания слова «ум». С той же трудностью вполне могут столкнуться и другие — ведь сокрушить или подавить «ум» в западном смысле этого слова буквально означало бы сокрушить или подавить душу. Ни один подлинный мистик не имеет этого в виду, а если и говорит так, то лишь в силу недостаточного знакомства с английским термином.

В этих беседах я стараюсь передать принципиальный смысл Познания и выявить факторы, благоприятные для него. Как уже должно быть ясно для внимательного читателя, под «Познанием» в полном смысле этого слова я подразумеваю именно то, что Будда подразумевает под Озарением, Шанкара — под Освобождением, а Иисус — под Царствием Небесным. Преследуя эту цель и в то же время сохраняя сколь возможно большую точность, я разделил способы человеческого осознавания на три типа: ощущение, чувствование (аффекты) и познавательную способность. «Ощущение» объемлет всю сферу восприятия: собственно ощущение, перцепция и рецепция. «Аффекты» включают такие качества, как любовь, доверие, желание, вера, радость и вообще все эмоциональные свойства, как позитивные, так и негативные. «Познавательная способность» должна включать чисто интеллектуальную деятельность, т. е. мысль, различение, разум и прочие.

Должно быть ясно, что чисто познавательной способности, как мы ее здесь понимаем, еще недостаточно для порождения эгоизма и что для этого она должна быть соединена с желанием, а быть может, и с другими фазами аффектов и ощущений. Действительно, у большинства людей познавательная способность связана с эгоизмом, но разделение этих двух понятий вполне возможно.. В познавательном аспекте чистой математики мы обнаруживаем такое разделение в высшей степени, ибо здесь желание почти целиком направлено на Истину и Красоту с незначительной привязанностью или вообще без всякой привязанности к какому бы то ни было предвзятому мнению по поводу того, чем в конечном счете должна оказаться Истина. Познавательная активность такою рода совершенно определенно не является барьером для Познания и, если мой собственный опыт может быть каким-то критерием, вполне может оказаться одним из самых могучих средств для тех, кто сумеет ею воспользоваться. Во всяком случае, я должен заключить, что если под «умом» подразумевать познавательную способность, тогда тезис, что Познание достигается за счет усмирения ума, попросту неверен. Однако абсолютно верно, что познавательная активность должна оставаться в рамках высокого бесстрастия. Высшие аффекты — любовь, сострадание и вера, также совершенно явно являются поддержкой. Но на этом я не стану подробно останавливаться, так как здесь согласие среди мистиков кажется практически всеобщим. Кроме того, эта фаза предмета гораздо яснее преподнесена и лучше понята. Это Путь через Блаженство, путь, получивший наибольшее признание и наиболее общий для тех, кто достиг Богосознания.

Посредством чистой познавательной способности можно Войти через разум (чит). Или, опять же, можно Войти через различные сочетания высших аффектов и чистой познавательной способности. Такой путь, естественно, самый синтетичный. Но вовсе не обязательно, чтобы равновесие между этими принципами было совершенным. Индивидуум может быть более развит в ту или иную сторону в момент Вхождения. Но если он утвердился в Высшем Сознании, то его природа естественным образом начнет раскрываться в сторону равновесия. Так что в конечном счете символом такого человека становится «священная птица» с двумя равновеликими крыльями, которые суть Сострадание и Разум.

* * *

Примечание: Уже после написания этих строк я уделил значительное внимание изучению современных трудов по анализу психологических типов, и это породило важные соображения, которые я в какой-то мере намерен обсудить в дальнейшем. В настоящее время я хочу сделать лишь следующее замечание: мышление любого неразвитого индивидуума, к какому бы психологическому типу он ни принадлежал, имеет склонность быть негативным или разрушительным, если оно направляется функцией, которая у данного индивидуума преобладает. У таких индивидуумов сила мысли легко может оказаться «разрушителем реального», т. е. сатанинской. Это объясняет столь критическое отношение к уму со стороны мистиков. То, что они говорили в подобных случаях, несомненно имеет силу относительно известного им и наиболее, быть может, распространенного вида мышления. Однако они ошибались, универсализируя то, что является не более чем общей особенностью некоторых психологических типов. Мышление вполне развитого индивидуума имеет совершенно иной характер, так как оно позитивно и конструктивно (созидательно). И мышление такого человека становится деструктивным лишь тогда, когда оно искусственно подавляется.